"Путь к священству". Интервью духовника Детской миссии

Представляем вниманию читателей интервью Радио "Вера" духовника Детской миссии иеромонаха Кирилла Зинковского, наместника Николо-Угрешского ставропигиального мужского монастыря, ректора Николо-Угрешской духовной семинарии, доктора богословия.

"У нас в гостях был ректор Николо-Угрешский духовной семинарии, доктор богословия иеромонах Кирилл Зинковский.

Наш гость рассказал о своем пути к вере и о первой встрече с Богом благодаря книге Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы». Отец Кирилл ответил, почему он вместе со своим братом — близнецом вместо планируемых стажировок в США и Голландии в один день и час принял монашеский постриг, а позже и священство, и как к такому их решению отнеслись родители. Наш собеседник поделился, что, по его мнению, является самым сложным в жизни монаха; для чего люди уходят из мира в монастырь; и где проходит граница между любовью к своим близким и выбором оставить их ради служения Богу в стенах обители.

Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.

---

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан...

К. Лаврентьева

— И я, Кира Лаврентьева.

К. Мацан

— Добрый вечер. Я Константин Мацан. В гостях у нас сегодня иеромонах Кирилл (Зинковский), ректор Николо-Угрешской духовной семинарии, доктор богословия. Добрый вечер.

Иеромонах Кирилл

— Добрый вечер, дорогие братья и сестры.

К. Мацан

— Отец Кирилл, я и вам напомню, и нашим слушателям, что в этих беседах, которые мы с Кирой ведем, мы разговариваем со священником о его пути к вере и в вере. И о том, какая цепь событий в итоге привела к тому, что человек стал священником. В вашем случае это еще и монашество, в вашем случае это еще и... Я думаю, что православной части нашей аудитории известна история про вас и вашего брата-близнеца — вы Кирилл, он Мефодий, братья Кирилл и Мефодий — конечно, мы вспоминаем учителей словенских Кирилла и Мефодия. Вот, наверное, о разных этапах вашего пути мы сегодня поговорим.

К. Лаврентьева

— Отец Кирилл, удивило, что сразу в вашей биографии: во-первых, никаких потрясений личных, в личной семейной жизни у вас не происходило, чтобы вы срочно принимали веру и тем более монашество. Два совершенно успешных образованных брата, которым грозила, в хорошем смысле, стажировка в США и Голландии — вы от всего этого отказываетесь, в общем-то, уходите в монастырь. Отец Кирилл, ну так вот, с точки зрения житейской, светского человека, ну это так немножко странно. Какая история этому предшествовала?

Иеромонах Кирилл

— Ну как, да, целая история, она вот именно благодаря тому, что не было каких-то потрясений, эта история такая, можно сравнить ее с какой-то мозаикой такой, скажем, каких-то событий, больше внутренних событий, впечатлений, каких-то размышлений и встреч с разными людьми, которые повлияли на изменение, прямо скажем, кардинальное изменение мировоззрения. Такой постепенный процесс. Потому что в школе я, допустим, хотя у нас не было — это конец 70-х и начало 80-х — не было такой активной атеистической пропаганды, но все-таки вся обстановка вокруг скорее подвигала к мыслям, что в Бога верят необразованные старички и старушки, и это было такое мое впечатление. Я помню, когда мама один раз перекрестилась, я подумал: мама человек же образованный, и странно, почему это... как-то даже задал ей вопрос. Помню, что она что-то ответила, именно такое положительное, что все-таки какая-то вера есть, есть высшее существо. И, в общем-то, нельзя сказать, что тогда это как-то сильно на меня повлияло. Хотя думаю, что семейная такая, достаточно благополучная обстановка, она, конечно, была, я думаю, таким скорее подсознательным позитивным фоном, который помогает прийти к таким вещам, что Бог есть любовь. Дальше по жизни приходилось встречаться с разными людьми, и в том числе вот многие, может быть, знают, и наш проект в Вырице с братом, который начинался еще в стенах Санкт-Петербургский духовной академии, это забота детях-инвалидах. Им бывает труднее просто объяснять, что Бог Отец это есть любовь, когда они с отцом своим либо не имеют никаких ассоциаций — ну это либо ноль и какой-то минус, поскольку отсутствие заботы, или даже просто какие-то очень негативные истории. Соответственно, это, наверное, такой очень важный момент — такая семейная добрая атмосфера, за это благодарность родителям. Но дальше это развивалось постепенно. Конечно, я могу сразу сказать, что о священстве я никогда не мечтал. Бывает как-то в церковных семьях, дети начинают играть в священника или даже вот как-то более глубоко осознают, что они хотят связать жизнь с Церковью. Но этого не было даже в момент уже, в период воцерковления. То есть мы скорее с братом как-то восприняли идею вообще такого посвящения себя Богу — по примеру апостолов, по примеру монахов — вот наша мысль была о монашестве. Созрела она как-то так подсознательно тоже, можно сказать, при чтении Евангелия. Первая встреча, конечно, с верой наиболее такая серьезная была на самом деле еще до чтения Евангелия — это Федор Михайлович Достоевский. Я помню, как еще будучи студентом Политехнического университета, я открыл «Братья Карамазовы», и эпиграф была строчка из Евангелия от Иоанна знаменитая, про зерно пшеничное, которое если не умрет в земле, то не принесет плода. Я так подумал: о, что-то глубокое. И не знал, что это такое и достаточно туманно представлял, о чем здесь речь. Но как-то она так впечатлила. Ну и сочинения Федора Михайловича, который прошел, скажем, период атеизма, они легли еще на начало перестройки, когда у нас все переосознавалось. Профессора наши в Политехническом университете, они, конечно, говорили в основном-то не о вере, но просто о каких-то смыслах жизни человека, общества, каких-то политических больше вопросах, конечно, но они учили все-таки так. Один профессор говорил: правильно сформулировать задачу — это наполовину ее решить. Это означает, сама формулировка проблемы, она тоже...

К. Лаврентьева

— Уже половина решения.

Иеромонах Кирилл

— Подвигала к тому, чтобы задуматься: что для чего ты вообще существуешь? Это, наверное, те вопросы, с которыми мы столкнулись, будучи вот студентами в Политехническом, в нашем Ленинграде и Петербурге. Ну и, конечно, некоторые встречи. Приезжали уже туда какие-то сектанты, Евангелие распространяли между студентами. Я помню, мы с одним американцем ходили по улицам Петербурга, и он там фотографировал бензоколонки, какие у нас. Но на самом деле он был довольно активным протестантом, и нельзя сказать, что глубоко знал Священное Писание, как многие из них, но вопросы о вере как-то мы с ним обсуждали. Потом у нас была поездка в Америку по программе Camp America — это для как раз студентов Петербурга, в общем-то, и не только, но вот студенты Петербурга участвовали в таком обмене — летние лагеря. Надо сказать, что летние лагеря там были очень разные. Мы попали в хороший такой, более-менее традиционный бойскаутский лагерь, как они говорят — Апстейт Нью-Йорк — это, значит, считается где-то так, ну я уже не помню, сколько километров от Нью-Йорка, в лесах, среди холмов, на природе. Но для нас это было, конечно, удивительно. Потому что среда, в которой мы выросли, верующих церковных людей можно было сосчитать по пальцам одной руки. Тут, в этом лагере, не было ни одного атеиста — то есть это просто ни одного неверующего бойскаута, ни одного не веровавшего родителя.

К. Мацан

— Другая планета как будто.

Иеромонах Кирилл

— Другое дело, что они были разных исповеданий там — иудеи, протестанты и католики. Но тем не менее сам факт, что никто из этих людей вообще даже никогда в своей жизни не был атеистом, то есть по тому общению, которое мы с ними имели. Ну и, конечно, встреча с нашим духовником, протоиереем Иоанном Мироновым, который нас и крестил. Как раз эта поездка в Америку стала таким триггером, как говорят. То есть мама сказала: ну вот, вы уже читаете Евангелие и так далеко летите — надо бы покреститься. Ну мы и пошли. Не знали, это храм в Мурино, святой великомученицы Екатерины, на окраине Петербурга. А батюшка Иоанн тогда там дежурил, и вот он нас и крестил. И сказал: надо вам еще прийти причащаться. Ну мы улетели, и пришли уже только осенью. А он нас встретил и говорит: ну где вы ходите? Я вас крестил, жду, а вас все нет. Ну вот, наконец пришли.

К. Мацан

— А вы так легко говорите: вот пришло решение или вы помышляли о монашестве с братом. Но на самом деле я думаю, что для многих наших слушателей это звучит провокационно. Ведь монашество — от всего отказаться, так круто развернуть свою жизнь, как это решение пришло? Таким ли было оно легким и постепенным? То есть я понимаю, что путь к вере и в вере может постепенно развиваться, но все-таки решение, и там когда человек подает прошение о постриге — это уже поворот. Вот как это произошло?

Иеромонах Кирилл

— Ну, наверное, не знаю, в какой-то степени можно говорить, что отец наш, Царствие ему Небесное, Анатолий, он воспитывал нас довольно в аскетической, скажем, такой традиции. Они, папа с мамой, оба из среды спортсменов — папа кончал Военный институт физкультуры в Ленинграде, мама Лесгафта. В большой спорт они нас не отдали, потому что видели, что там часто, бывает, и ломают судьбы человеческие и физически, и психологически. Но вот в плане такой требовательности, постоянных пробежек, гимнастики, физкультуры. Стоило немножко отвлечься, Анатолий Викторович говорил: вы как бандерлоги, вы должны четко знать, что вы делаете, куда вы идете. И ну иногда мы, конечно, мы гуляли, у нас было свободное время. Но зачастую он нас запрягал, скажем английским — мы идем на английский, наши ребята играют в футбол.

К. Мацан

— Вы его так и называли: Анатолий Викторович?

Иеромонах Кирилл

— Да нет, это я так сейчас из уважения называю, так-то мы папа называли просто. Но он такой сам человек очень такой, ну можно сказать...

К. Лаврентьева

— Основательный.

Иеромонах Кирилл

— Железной воли. Он в свое время был, он родом из Самары и его во время Великой Отечественной войны родители отправили в Суворовское училище в Саратове. Так вот он, хотя был не очень большого роста и такой, не очень могучий, но вот в этой мальчишеской среде ему пришлось вырастать, и его прозвали «Т-34» за такие свойства...

К. Мацан

— Как танк.

Иеромонах Кирилл

— Потому что он добивался своего, да. Ну в том числе да, надо было завоевать какую-то позицию в этом сообществе мальчишек, где, конечно, требуется быть стойким, несмотря на, может быть, недостаточную физическую силу. Со временем он это развил, и силы физические, но воля шла впереди. Поэтому я думаю, что это тоже очень сильно подготовило. Вообще-то в детстве мы как-то мечтали связать свою жизнь с каким-нибудь таким большим делом важным. Но это немножко было вот в таком, романтической такой ауре, и мы не до конца понимали, что это будет конкретно. Наверное, вот это такое воспитание на советских фильмах про войну, на каких-то, ну где-то мы вдохновлены были там и комсомольцами совсем мало, ну пионерами. Ну нельзя сказать, что мы в общественной жизни участвовали, но как сами идеи — что-то возвышенное в жизни, как-то быть причастными — это такая идея была. Во время перестройки все это было разрушено, взамен этого никаких высоких идей не было предложено. И, собственно говоря, тут возник такой какой-то вакуум для многих людей постсоветского периода, тем более для молодежи. Одно дело, человек уже оброс семьей, каким-то своим имуществом, а мы, собственно говоря, были еще, в общем-то, ничем таким не связаны, и вот на эту почву легло благовестие Господа нашего Иисуса Христа.

К. Лаврентьева

— «Светлый вечер» на радио «Вера», уважаемые радиослушатели. В этом часе с нами иеромонах Кирилл (Зинковский), ректор Николо-Угрешской духовной семинарии. У микрофона Константин Мацан и я, Кира Лаврентьева. Отец Кирилл, все-таки еще несколько минут нашего эфира хотелось бы уделить теме вашей семьи. Почему, потому что, ну мне кажется, это действительно редкость —настолько благополучная семья и то, что вы описываете, и то что вы говорите, как вы говорите о родителях, и очень это видно по вам и по вашему брату из интервью, которые мы смотрели перед эфиром. И, конечно, отец Кирилл, наверняка это стоило большой боли и для вас, и для них, ваш приход к монашеству.

Иеромонах Кирилл

— Ну да.

К. Лаврентьева

— И понятно, что вы приняли монашество в один день и час со своим братом, отцом Мефодием, и все это замечательно совершенно — ты читаешь, смотришь, удивляешься, радуешься этому чуду, что вопреки многим братьям, не то что близнецам, а многим просто братьям, да, в пример многим другим вы очень дружны. И, слава Богу, это действительно дар. И вы вот так вот вместе по жизни, вплоть до монашества — совершенно удивительный случай. И вы много раз рассказывали, как вы родились, и как это было чудесно, когда, по-моему, вашего брата пришлось электрошоком, да, приводить в сознание...

Иеромонах Кирилл

— Нет, меня.

К. Лаврентьева

— Вас. И акушерка говорит вашей маме: не переживай, живы твой Кирилл и Мефодий, с ними все в порядке будет. Но тем не менее вас назвали Станислав и Евгений. Но когда вас рукополагали и постригали в монашество, мама это вспомнила. Но к чему я все веду: конечно, благополучная обстановка внутри семьи, уважительное отношение к ребенку и между родителями — это очень важно. И несмотря на то что многие говорят, что и без благополучного примера родителей можно обрести в Боге Отца, и это так, и действительно переродиться и обновиться в этом, но глядя на вас, находясь с вами в этой студии, я понимаю насколько это важно, уже как мать, да, понимаю, насколько важно дать ребенку какую-то основу. И это и есть ведь, по сути, христианская основа, и это ты не говоришь о Христе, а даешь христианскую основу. И что мне хочется спросить, отец Кирилл, а где вот эта граница между любовью к своим близким и выбором, который рано или поздно приходится делать, когда тебя к чему-то призывает Господь?

Иеромонах Кирилл

— Да, спасибо за хороший вопрос. На самом деле очень сложно эту границу провести, это какая-то очень личная сфера каждого человека. Мы найдем в житиях святых, когда как преподобный Сергий оставался при своих родителях до какого-то момента, пока, насколько я помню, они ушли в монашество, вот по времени преподобный Сергий и его родители, примерно в одно время. Есть примеры многих святых, которые, наоборот, оставляли родителей и уходили, иногда даже не сообщив ни места, ни направления своего ухода, и родители довольно сильно страдали. Не знаю...

К. Мацан

— Есть примеры, когда родители не пускали, запирали. Там Феодосий Печерский, которого мама чуть ли не привязывала.

Иеромонах Кирилл

— Феодосия Печерского, да. Она потом принимает монашество, но вначале она его жестоко даже и била. Ну на самом деле это слово евангельское звучит довольно строго: если кто возлюбит отца или мать свою более Меня, несть Меня достоин. Но, безусловно, это евангельское слово Спасителя, оно не означает нарушения закона любви, который нам проповедан в Евангелии. Но вот личное решение — это, конечно, всегда такая таинственная вещь. В частности, на нашем примере я могу сказать действительно, что папе с мамой было трудно принять, что мы уже имеем профессию и конкретную перспективу...

К. Мацан

— Степени кандидатские.

Иеромонах Кирилл

— Папа Анатолий нам рисовал такую диаграмму, где выделял, сколько процентов, ладно уж, выделяйте на храм и на чтение богословской литературы и так далее.

К. Лаврентьева

— Десять процентов, если я не ошибаюсь, там было.

Иеромонах Кирилл

— Но все остальное было заполнено всем остальным — и там и наука, и спорт, и культура, и что угодно. Соответственно, были споры. Мы так старались уважительно себя вести по отношению к ним. Папа был более активен, в какой-то попытке нас остановить от того, чтобы мы сменили полностью путь жизни. Но все-таки мы стояли на своем. Это было какое-то внутреннее для нас, конечно, это было непривычно: какие-то споры, такие дебаты, на уровне почти скандальных. Папа даже решился один раз, сказал: все, я вас отселяю в отдельную квартиру. Но так и не решился на это.

К. Мацан

— А сколько вам было лет, когда вы приняли сан, приняли постриг?

Иеромонах Кирилл

— Постриг мы приняли несколько позже, уже на первом курсе Духовной академии. И надо сказать, что здесь большую роль сыграло благословение духовника. Он сказал: монахи должны быть образованные. Так что не просто в монастырь, а в семинарию.

К. Мацан

— Так сколько вам лет было?

Иеромонах Кирилл

— В академии нам было уже 29, то есть мы закончили аспирантуру при Политехе, и уже кандидатские защищали, будучи на первом курсе семинарии. В общем-то, довольно да, это такая сложная задача. Практически всегда встречаешься, уже как священник, со многими историями, когда в семье кто-то воцерковляется, а остальные члены семьи с трудом это воспринимают. В основном стараешься, возвращаясь к своему опыту, подсказать, что мы не должны работать на разрыв, мы должны работать на то, чтобы поддержать уважение, даже при непонимании. Даже при взаимном каком-то конфликте и непонимании мы должны сохранить уважение. Ну в конце концов каждый человек имеет право на свое решение, будучи уже взрослым, совершеннолетним. И так в конце концов благословение родители дали на монашество. Я помню, ректор Духовной академии, сейчас он митрополит Петрозаводский Константин, сказал: ну надо еще с родителями поговорить. И на наше робкое: Владыка, а вы с ними поговорите? Он сказал: нет, вы должны сами. И, собственно говоря, они вот сказали: ну раз это ваше решение, ну мы не хотим вставать у вас на пути. И благословили. Это довольно важно. Отец Иоанн (Крестьянкин) много писал о важности родительского благословения в разных жизненных серьезных решениях — кто-то о женитьбе, кто-то о монашестве. Но действительно приходится делать такой выбор, он неизбежен. То есть либо держаться за... Ну не всегда спор идет, конечно, как в нашем случае, именно о монашестве. Но и в начале-то мы не обозначали, что мы хотим вот именно монашество. Мы говорили: мы хотим ходить каждое воскресенье в храм. Папа говорил: ну это фанатизм. Каждое воскресенье — это фанатизм. Ну как бы достаточно иногда.

К. Мацан

— А вот для многих, особенно для тех, кто на Церковь смотрит со стороны, незнаком с церковной жизнью, представляется, что монашество — это уход от чего-то. Вот есть стереотип даже, да, что молодой человек пережил несчастную любовь, пошел в семинарию, а там и в монашество. Такой, назло миру — назло бабушке отморожу уши — назло всем, кто меня не понял, уйду в монастырь. А сами монахи часто по-другому формулируют: в монастырь не уходят, в него приходят. Вот если бы вас спросил человек, незнакомый с церковной жизнью и, в общем-то, даже не вполне представляющий себе, что такое религиозное мировоззрение христианское, и спросил бы: а монашество — это про что? Вот в сути своей, в сердцевине для вас, что такое быть монахом по сравнению с тем, чтобы им не быть?

Иеромонах Кирилл

— Я думаю, что этот вопрос можно связать вот с вопросом Киры предыдущим, может быть, даже ощущая, что я не до конца на него ответил. Ну видите, это, как говорил святой Григорий Палама, когда мы говорим о каких-то вещах религиозных и богословских, мы должны обсудить их с разных сторон и даже иногда как бы с разных полюсов. Поэтому, допустим, говоря о том, что такое монашество — это уход от мира — да, и мы это увидим в разных евангельских цитатах и святоотеческих, но в то же время это и не уход, да. Парадоксально и то. и то верно. Монашество — да, это прежде всего посвящение себя Богу в высшей степени, по подобию апостолов и первых христиан. Надо сказать, что уставы древние монашеские все — и Василия Великого святителя, и блаженного Августина, и на Западе, и на Востоке, и других основателей общежительного монашества, они все опираются на Евангелие и на Деяния Апостольские, то есть на пример вот этой малой общины рядом со Христом или вот этой первой христианской Церкви в Иерусалиме, когда сказано, что у христиан было одно сердце и одна душа. Поэтому все-таки нельзя сказать, что монашество — это оставление мира. В лучшем смысле это уход, уединение, для того чтобы этот мир потом обрести, мир внутри самого себя, да. Есть два слова «мир» по-славянски — «и» десятеричное, «i» восьмеричное. Внутренний мир — как состояние души психологическое потом позволяет монахам служить мiру. И здесь, в этом смысле, вот я думаю, когда человек имеет какие-то разногласия с самыми близкими своими людьми по поводу веры или своего жизненного пути, ну здесь вот Сам Господь помогает — я вот так это ощущал, — вытерпеть это противостояние, которое тебе довольно тяжело, потому что ты любишь своего ближнего человека и уважаешь, вот в нашем случае как старшего. Но ты начинаешь понимать, что для него самого, видимо, важно пройти через это. Конечно, здесь, знаете, такие вещи, которые до конца, так сказать, математически сформулировать невозможно, потому что может быть случай и как своеобразной духовной прелести, когда человек к чему-то стремится, не имея на это благословения Божиего. Но в нашем случае мы имели благословение и своего духовного отца, и старца Николая с острова под Псковом.

К. Лаврентьева

— Но в итоге все равно ведь родители в одном из псковских монастырей повенчались в итоге.

Иеромонах Кирилл

— Да, родители в конце концов за нами пошли. Я думаю, что очень большое значение здесь имеет вот именно благословение кого-то опытного в духовной жизни. Это, во-первых, укрепляет тебя, когда ты начинаешь чувствовать, что, может быть, ты что-то делаешь неправильно, родители что-то не принимают в тебе, может ты ошибся. Но если есть у тебя благословение опытного в духовной жизни подвижника, молитвенника, то это дает тебе силы, что все-таки ты на правильном пути.

К. Мацан

— Вот вы еще в начале нашего разговора упомянули Федора нашего Михайловича Достоевского, роман, ну в частности «Братья Карамазовы». Мы помним образ Алеши и его слова знаменитые, что, если Господь сказал: раздай все и следуй за Мной, не могу я давать копейку и только к обедне ходить. И мы знаем как-то вот уже из современной нашей жизни примеры людей, которых эти слова очень сильно вдохновили именно на монашество. Но и это порыв, порыв в том числе и юношеский. И если вспомнить даже Алешу Карамазова, он не остается в монастыре, а старец его отправляет в мир, чтобы он там служил. И, может быть, неслучайно. Потому что на одном порыве юношеском всю жизнь пробыть монахом, наверное, не сможешь. А вот что позволяет вам, и позволяет и позволяло, и до сих пор вот находить это вдохновение в монашестве, когда первый такой порыв юношеский, само собой, проходит?

Иеромонах Кирилл

— Ну я могу сказать, что даже вот эти споры домашней Церкви малой своей, в малой своей общине, они тоже помогают. Потому что самого начала пути все было не гладко, и, в общем, ощущалось как некий подвиг, да. Причем подвиг не просто выстоять — на своем настоять, а при этом молиться за родителей. И вот благословение духовника, оно позволило им легче принять это обучение в семинарии. Это все-таки какая-то общественная структура и какая-то перспектива жизни, а не просто монастырь где-то в глубине лесов — по-человечески им это было понять легче. И надо сказать, что мы когда там учились, вот первые исповеди, они пришли у духовника семинарии и академии, приснопамятного архимандрита Кирилла (Начиса) — это был такой убеленный сединами старец. Позже они проникнулись уважением и пониманием и нашего духовного отца, протоиерея Иоанна Миронова. Но вначале им было трудно, им казалось, что это человек, который нас увлек на какие-то неправильные дороги.

К. Мацан

— Ради какой-то корысти.

Иеромонах Кирилл

— Хотя эта была полная неправда, да. Это надо сказать, что отец Иоанн никогда никого в монашество не агитирует и даже не предлагает: подумай об этом. Наоборот, он проверяет тех людей, кто думает о монашестве, понимая, что это все-таки путь не для всех, далеко не для всех. И тем более имея большой пастырский опыт, имея как раз в виду монахов, уходивших из монашества, с разных монастырей, он проверяет очень серьезно тех людей, кто об этом говорит, и заставляет и самого себя проверить, и сам проверяет. Ну вот это было для них очень важным. Они действительно воцерковились и венчались, и стали исповедаться, причащаться. Анатолий Викторович, когда умер, пять лет назад, то один из моих духовных сыновей, который имел, скажем, некоторые сложности в своем каком-то отношении к миру, к назначению человека в этом нашем сложном мире и в плане веры сомнения какие-то иногда, увидев лицо папы в гробу, сказал: знаете, отец Кирилл, вот выражение вашего папы на смертном одре убеждает меня в правильности всего того, что вы говорили и то что вы в жизни выбрали, больше, чем все наши с вами разговоры. А это что интересно, ну у человека был определенный опыт, он видел смерть не один раз, поэтому у него было с чем сравнить.

К. Мацан

— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» иеромонах Кирилл (Зинковский), ректор Николо-Угрешской духовной семинарии, доктор богословия. В студии также моя коллега Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.

К. Лаврентьева

— Еще раз здравствуйте, уважаемые радиослушатели. «Светлый вечер» на радио «Вера» приветствует вас. В этом часе с нами иеромонах Кирилл (Зинковский), ректор Николо-Угрешской духовной семинарии. Также напоминаю, что у отца Кирилла есть брат, отец Мефодий, брат-близнец, и они с братом единственные в России братья-близнецы, принявшие монашество в один день и час.

К. Мацан

— Однажды мы отца Мефодия в программу тоже позовем, его просто из Вырицы не так просто...

К. Лаврентьева

— Достать.

К. Мацан

— А можно, пока мы это упоминаем, я спрошу? Вас наверняка спрашивали, но я думаю, что не все наши слушатели подробно это слышали. Все-таки что вас назвали именами Кирилл и Мефодий — в этом была хоть какая-то толика юмора для тех, кто это так благословлял? Ну понятно же, что для большинства людей в этом есть какая-то такая добрая, но все-таки ирония: вот два брата рукополагаются, назовем их как братьев. Или такое вообще не примешивалось сюда?

Иеромонах Кирилл

— Нет. Владыка Константин, митрополит нынешний Петрозаводский — в этом году, кстати, у него юбилей, он 51-го года рождения, так что если кто-то будет слушать, то поклон передаем — он нас и постригал, и рукополагал. На самом деле это был его первый постриг, до этого он никого не постригал в монашество. Он очень, я бы сказал, даже в какой-то степени и переживал, и видел в нас каких-то своих помощников. И выбрал эти имена из соображения проповеди для окружающего мира и богословских занятий, которые он видел для нас как перспективу нашего развития. Хотя доля юмора там была, скажем, это выяснилось позже.

К. Мацан

— Так.

Иеромонах Кирилл

— Ну это был юмор такой, знаете, ну как бы в контексте события. А именно: мы с отцом Мефодием знали и знаем про двух святых братьев-близнецов Гервасия и Протасия, которые лежат мощи их в Милане вместе со святым Амвросием Миланским, Медиоланским, он обрел мощи этих двух святых, которые были учениками апостола Павла, пострадали в I веке. Святой Амвросий, я не помню уже, в IV веке ему было определенное видение, он нашел мощи этих святых. Ну вот на тот момент мы знали только единственных близнецов святых и спросили у Владыки, что возможно ли нам дать такие имена. Он сказал: я подумаю. Затем, во время пострига выяснилось — мы не говорили про вот мамино благословение, она говорила: ну если уж вас будут постригать так, наверное, лучше Кирилл и Мефодий, как вас в свое время завидущая отделением роддома назвала. Но между мамой и Владыкой не было беседы на этой тему. А потом уже, несколько месяцев спустя, одни из приближенных людей к Владыке говорит: вы знаете, Владыка хотел вас назвать Федором и Константином. Потому что у Владыки святой Константин Муромский, и в Муроме лежат тоже трое мощей — князь Константин и его двое сыновей, Федор и Михаил. Но кто-то из ближних сказал: Владыка, не надо, подумают, что ваши какие-то дети нелегальные.

К. Мацан

— Хорошая юмористическая нота.

К. Лаврентьева

— Отец Кирилл, вы знаете, в первой части программы мы, помимо всего другого интересного, да, говорили о душевном мире. И, конечно, эта тема, она всегда важна, она всегда актуальна, всегда есть, что спросить о стяжании этого духовного мира. Ну я что хотела спросить, отец Кирилл, у вас. Понятно, что вы сказали фразу очень важную, вы сказали: стяжи мир внутри себя, и ты будешь в мире, ты сможешь быть в мире. И ведь это очень важно для любого человека, для любого христианина — для семейного, для светского, для монашествующего — стяжи дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся. Но тем не менее, отец Кирилл, вот лично для меня здесь огромный внутренний вопрос. Почему, потому что со спокойной внутренней какой-то платформой, да, с уравновешенной системой и счастливым детством у нас растут ну очень-очень малое количество граждан. Ну честно так признаться. Все мы дети 90-х, все мы дети советского, постсоветского пространства, и никуда от этого не деться, и понятно, что везде есть свои перекосы. И в этом смысле вопрос о душевном мире, он приобретает особую остроту, и он невероятно актуален. И мне очень важно сейчас у вас это спросить. Отец Кирилл, апостол Павел нас учит плакать с плачущими и радоваться с радующимися. И в этом смысле какой уж тут мир, отец Кирилл, ну правда, то есть это всегда душа нараспашку. И велико искушение закрыться в кокон, спасаться где-то там, сидеть внутри себя, людям душу не открывать, самому к ним особо не лезть и, в общем-то, абсолютно так спокойненько жизнь в своем каком-то пространстве, не преодолевая никаких вот внутренних барьеров, не выходя из зоны комфорта. И все это очень хорошо и прекрасно: молись, спасайся и, может быть, для кого-то это единственный правильной путь. Но в целом, отец Кирилл, нельзя не согласиться, что христианин, он должен как бы пульсировать, он должен быть жив, и его сердце должно быть живым, и его душа, она должна болеть — значит, она жива. И как в этом смысле в соприкосновении с людьми, в проживании каждого дня, в живом общении друг с другом, как бы которое включает в себя и радости, и горести, и скорбь, и боль, и слезы, оставаться при этом с сердечным миром?

Иеромонах Кирилл

— На самом деле душа человека (как много пословиц есть) — потемки, да, мы сами себя не знаем. Как говорят святые отцы, нам Бог не открывает все, что в нас есть, поскольку большинство людей не готово это понести, увидеть самого себя даже, познать. И сколько, вон, психологов всяких, школ психологических изучают душу человека, и сколько святые отцы нам преподали, и сколько мы знаем, что Христос говорит апостолам: мир Мой даю вам и по тому узнают, что вы Мои ученики, что любовь будете иметь между собою. Но глядя на практическую жизнь христиан, даже вот из воцерковленных, и даже в монастыре, и мы понимаем, что очень мало кто может похвастаться, что он как-то приобщился к этому миру. И в семьях и в обычных, и в семьях монашеских очень много такого бурления, и страстей, и какого-то немирствия, и взаимных обид. И в то же время, безусловно, когда мы говорим о внутреннем мире, то это не подразумевает какую-то нирвану, какого-то такого безразличия, какой-то атараксии — в стоическом плане, как стоики учили Древней Греции, что надо, мудрый человек, он просто перестает удивляться, все допускает, на все воля Божия. И действительно под одними и теми же названиями мы можем видеть очень разные состояния души человека. Это может быть действительно и безразличие, когда, как вы сказали, человек просто закрылся в своем коконе, и ему не хочется включаться в проблемы других людей. И он говорит: ну вот, пришло тут искушение, от лукавого...

К. Лаврентьева

— Да, искушение.

Иеромонах Кирилл

— Вы тут со своими проблемами нарушаете мой внутренний мир. Да что же это? Идите отсюда, через вас лукавый действует. И много подобных примеров. Хотя, может быть, действительно иногда, если человек ощущает, что он не может помочь ближнему, может быть, лучше ему удалиться, чем он включится в какое-то истерическое состояние своего ближнего и усилит некий эффект резонанса психологического. Но это очень сложно говорить, ситуаций жизненных очень много. Но если говорить, именно возвращаться к мысли о внутреннем мире — это, конечно, некая устойчивость, да. Вот у нас в Политехе было такое понятие — сейчас возвращаешься к тому, что многие примеры из физики, они к жизни и психологической относятся легко и так, очень наглядно: степень устойчивости — есть понятие системы, которая подвергается разным воздействия. И если проектируется какой-то объект, он заранее проектируется с предположением, что на него будет разное воздействие, он должен выстоять в разной среде. Соответственно, человек-христианин, он, конечно, не может быть исключен из вот этой борьбы. Внутренний мир, я вот помню, наверное, очень красивой цитатой, не только красивой, но глубокой и удивительной, в свое время для меня стала фраза святителя Григория Нисского, который сказал — у него есть сочинение «О блаженствах», о заповедях блаженств, и он дает это определение кротости. Я когда начинал читать, я думал, я прочитаю что-то про внутренний мир такой, какую-то, скажем, способность не реагировать на какие-то воздействия совершенно никак. А он говорит: кротость — это то, когда человек начинает возмущаться, но укорачивает себя и не дает этому возмущению вылезти наружу. Соответственно, естественно, человек и в положительных случаях, сострадая кому-то и радуясь с кем-то, и в негативных случаях, когда его что-то искушает или как-то он сам на что-то возмущается, он должен как-то внутренний иметь этот стержень. Внутренний мир в этом контексте, вот этого определения святителя Григория и, кстати, и других отцов, и об этом говорили и преподобный Серафим Саровский, что внутренний мир достигается только через брань и через многократное присутствие в какой-то духовной борьбе. Когда человек внутренне от нее не отрекается, а он с молитвой и с надеждой на Бога учится в этом духовном противостоянии, в духовной борьбе держать связь с Господом.

К. Мацан

— Как интересно вы говорите. Вот то что вы привели слова святого отца Григория Нисского о том, что он, по сути, получается, как бы не просто говорит о том, что надо там себя успокаивать, а он сначала признает, что будет возмущение, и это невозможно отрицать — это, видимо, такое что в современной психологии мы часто называем: не обесценивать там свои или чужие эмоции. Просто их нельзя отрицать, они есть, они будут, просто нужно ими грамотно распоряжаться и знать, что они на своем месте должны быть.

Иеромонах Кирилл

— Да. И вот не потерять этот духовный стержень. Это можно сравнить с машиной, которая движется по какому-то маршруту, и на нее и ветер дует, и какие-то, лед, может быть, а водитель должен удержать машину на пути. Но если это сложный путь, там будут проблемы, он не может отпустить руль и спокойно заниматься молитвой, допустим. Это состояние, когда он молится, но он следит за дорогой. Это примерно образ христианина или корабля, или какого-то автомобиля. Ну то есть, конечно, жизнь еще сложнее, там искушения, как в фильме «В бой идут одни старики» есть, где главный герой говорит: в бою ты должен вертеть головой на 360 градусов и видеть, кто откуда заходит, и какие твои следующие действия. В идеале — да, это мир, это именно состояние внутреннего стержня, когда ты не можешь не реагировать, ты не превращаешься в мертвое существо, не реагирующее и, соответственно, удерживаешь некую степень трезвости, конечно, кто больше, кто меньше, для того чтобы принимать правильные решения. И, соответственно, в каждом случае это может быть что-то свое. Когда-то надо промолчать, как преподобный Серафим Саровский говорил: иногда не промолчи, иногда не воструби, но на это нужен разум. А чтобы сохранить разум, вот этот вот внутренний стержень, понимание, что в этот момент нужно. И, безусловно, конечно, есть вот эта идея о удалении любого христианина, да. На домашней молитве и обычный мирянин или монах, он предстоит Богу, он собирает силы, он очищает свою душу. Но если он не будет иметь опыта таких реальных боев, да, если будет пытаться просто убежать от искушений, то тогда он не приобретет вот этой духовной стойкости, этого стержня.

К. Мацан

— Иеромонах Кирилл (Зинковский), ректор Николо-Угрешской духовной семинарии, доктор богословия, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Знаете, пока вот вы сейчас упомянули о домашней молитве, я подумал о том, что на самом деле вопрос простой, но вот мы, миряне, мало себе представляем: а сколько реально монах молится? Вот если мирянин молится — читает утреннее, вечернее правило, — ну сколько это, вот минут 15–20, как читаешь. А сколько по времени занимает у монаха его монашеское правило?

Иеромонах Кирилл

— Ну на это надо сказать, что в разных монастырях правила разные. Вот даже на Афоне, когда бывали, узнали, что разные правила, разные по объему и, естественно, есть у каждого свой духовник, с которым он согласовывает это правило. Так в среднем, ну зависит еще от психологического расположения человека, да, и опыта молитвы...

К. Мацан

— А у вас как получается? Если не секрет, конечно.

К. Лаврентьева

— Расскажите об этом на всю Россию.

К. Мацан

— Нет, если не секрет. Если это какая-то, действительно, тайна, то...

Иеромонах Кирилл

— Да нет, не секрет. Мы как раз недавно говорили о правиле, которое у нас в Вырице на скиту, в зарождающейся нашей обители. Взяли мы пример с монастыря преподобного Софрония Сахарова в Эссексе — у них в основном все правило заменяется Иисусовой молитвой. Хотя в основном в монастырях это три канона — Господу, Богородице, Ангелу Хранителю, чтение из Евангелия — ну это мы стараемся читать, конечно, Священное Писание, келейно. Но вот на правиле это в основном Иисусова молитва, несколько сотиц. И, в общем-то, Псалтирь обычно входит. Но вот в этом правиле практически все заменяется Иисусовой молитвой. Оно более помогает сосредоточиться...

К. Мацан

— То есть: «Господи Иисусе Христе, помилуй меня, грешного».

Иеромонах Кирилл

— Да. Или «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий», — более длинный вариант. Соответственно часть этого правила можно делать с поклонами, часть без. Но в любом случае, конечно, это может, и когда еще ты связан разными послушаниями, иногда может не хватать сил на это полное правило. Так оно, допустим, утром в Вырице у нас занимает часа полтора-два и так же вечером. Но не всегда есть возможность, даже и в Вырице, там не всегда получалось. То приедет человек с какой-то проблемой, семейной трагедией или какой-то личной проблемой своей и с самим собой, и когда невозможно отложить беседу с ним. То здесь вот по послушаниям свои какие-то возникают вещи — когда надо срочно либо приготовиться к лекции, либо какие-то документы приготовить, и тогда укорачиваешь это правило.

К. Мацан

— Вы начали вначале рассказывать, упомянули вернее о вашем бытии в Вырице, о проекте, связанном с больными детишками. У меня два вопроса в этой связи. Во-первых, как вас самого общение с этими детишками меняло и меняет, как христианина. А во-вторых, вы упомянули что есть дети, допустим, из тяжелых семей, которым бессмысленно даже пытаться говорить, что Бог Отец есть любовь. И более того, я даже помню, по-моему, Марина Андреевна Журинская в свое время тоже замечала, что вообще в современном мире, где много распавшихся семей, где даже у здоровых детей отцы ушли из семей, говорить о Боге через образ отца бессмысленно — не поймут. То есть касается очень многих вообще в сегодняшнем обществе, к сожалению, это так. Так вот тогда, ну если говорить, если пытаться мыслить вместе с человеком о Боге, то тогда через какой образ, если не через слова об Отце, Который есть любовь?

Иеромонах Кирилл

— Ну начну с конца. Вот на самом деле дети, они все-таки довольно сообразительные существа, иногда или даже часто более, чем люди старшие об этом думают. И все-таки мы все равно, конечно, используем образ отца, потому что молитва «Отче наш», и другие, и концовки молитв — Отца и Сына и Святого Духа мы вспоминаем. Ну тут просто приходится идти от противопоставления: есть земной отец, который не справился со своими обязанностями, но есть Отец Небесный. В какой-то степени они довольно быстро схватывают эту мысль, что этот отец, он... Ну надо сказать, что и очень часто вот эти дети, они являются очень в какой-то степени, ну что-то в них проявляется вот такое детское, устремляющееся к образу отца или матери. При всех каких-то их недостатках, у них все равно какой-то идеальный образ, все равно им хочется верить, что он хороший, что он там что-то там ему помешало, что, может, он исправится. Такое часто встречается.

К. Мацан

— То есть это от нехватки, может быть, наоборот, они готовы и Небесного Отца принять.

Иеромонах Кирилл

— Да, тут бывает обратный такой некий психологический процесс. Но, конечно, больше с детьми занимаются у нас наши опекуны, женщины, которые уже своих детей в основном воспитали. Нельзя сказать, что мы с ними все время. То есть мы, конечно, регулярно их посещаем, и они приходят на исповедь или на беседу и на службу. Конечно, само общение с ними, оно, безусловно, есть такое живое напоминание, что жизнь наша очень сложная, и что есть такие маленькие существа, личности, которые с самого начала испытывают большие трудности в жизни, что, конечно, за них нужна молитва. И за них, и за опекунов. Потому что на самом деле вот как с монашеством мы говорим, что одно дело — на запале что-то там захотеть, другое дело — пройти путь всей жизни. Но то же самое можно сказать и про семейную жизнь: одно дело — такой медовый период романтических отношений, другое дело — семейная жизнь, день за днем, год за годом. Ну и те же самые опекуны, они где-то на вдохновении. Господь, конечно, использует наше вдохновение в хорошем смысле. Но иначе, если бы не было вдохновения, то, наверное, люди в жизни ничего бы не делали, если бы они заранее знали все трудности, на любом пути — взять там каких-нибудь актеров или художников, или вот монахов, семейных людей. Если им заранее выложить все трудности, которые их ожидают. С одной стороны, нельзя терять трезвения, что ты должен понимать сложность грядущего пути. Но, с другой стороны, если ты даже вначале не имеешь вдохновения вообще, то, наверное, это тоже признак того, что ты к этому пути не призван. Соответственно, ну вот общение с этими детьми, оно трезвит, очень трезвит. И подвигает к молитве. Потому что опекуны бывают тоже иногда на грани какого-то такого психологического истощения. Эти дети, вот все-таки многие сейчас говорят, что вот эти первые даже часы жизни ребенка, когда он кричит и его никто ни по головке не погладит, они накладывают очень серьезный отпечаток, человек где-то получает какие-то таинственные повреждения. Когда один священник, с которым мы разговаривали, еще давно, взявший в свою семью несколько девочек и относившийся к ним точно так же, как к своим детям, в один момент имел очень большое испытание. Когда в школе их спросили: а вас дома не обижают? Они сказали: обижают. Ну и пошло расследование. А когда он их стал спрашивать: ну почему вы так сказали? Они вначале отрицали, а потом сказали, в конце концов поставленные перед фактом: ну мы думали, что нам за это что-то дадут. Так а разве вам что-то не хватает? Но вот это чувство, что о тебе не заботятся, и что все в жизни надо взять самому, оно где-то глубоко в подкорке у них.

К. Лаврентьева

— Что самое сложное в монашестве?

Иеромонах Кирилл

— В монашестве? Да я думаю, что, наверное, есть вещи, сходные для всех христиан — это, наверное, пройти путь терпеливо, скажем, и преодолеть все самые сложные моменты, которые бывают внутренние или внешние, не потеряв такого доверия Господу, преданности в Его волю. Ну и, конечно, молитва. Молитва все-таки самое сложное. Потому что даже и у монахов бывают искушения: зачем так много молиться? Ну вот зачем вот так много. Да вот ничего не изменится. Ты уже столько молился, у тебя ничего не изменилось или у тех людей, за кого ты молился, нет каких-то качественных сдвигов в жизни. Так а какой смысл? Просто так воздух бить словами? Наверное, самое сложное это вот то, что Силуан Афонский преподобный описал — когда ты не чувствуешь ответа от Господа и находишься в состоянии сомнения: а есть ли смысл в этом вот молитвенном твоем труде? И легче даже бывает отвлечься на беседу с кем-то, что-то рассказать, как оно правильно. А вот именно пребыть в молитвенном труде — это, наверное, одно из самых сложных. Хотя с учетом священнического служения бывает сложно, конечно, еще один момент, когда люди в тебе чувствуют человека, который тебя поддерживает, ну и начинают переходить какие-то границы. Им начинает казаться, что ты должен им помогать...

К. Лаврентьева

— В любое время.

Иеромонах Кирилл

— Двадцать четыре часа в сутки. Ну а в силу того, что людей много и обязанностей много, ты физически чисто не можешь это. И люди обижаются, и начинается какой-то диалог совершенно неподходящий. То есть ты понимаешь, что и отвечать людям на это, оправдываться — можно, конечно, это сделать. Но, если ты постоянно будешь оправдываться, для них пользы нет, и ты время теряешь. С другой стороны, конечно, какое-то время стараешься каждому уделить. Но зная, что ты искренне относишься, получить какую-то такую оплеуху, что вам все равно — такое сейчас тоже встречается — то, конечно, это болезненно так.

К. Лаврентьева

— К этому вообще, наверное, невозможно привыкнуть, когда ты стараешься, а тебе, в общем-то, никто и спасибо не скажет.

Иеромонах Кирилл

— Более того, скажут, что ну конечно, там как бы чисто по-пастырски, как некоторые говорят.

К. Лаврентьева

— Формально.

Иеромонах Кирилл

— Формально.

К. Мацан

— Но мы вам скажем спасибо за сегодняшнюю неформальную нашу беседу.

К. Лаврентьева

— Абсолютно неформальную. Огромное спасибо, отец Кирилл.

К. Мацан

— Иеромонах Кирилл (Зинковский), ректор Николо-Угрешской духовной семинарии, доктор богословия, сегодня был с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии также была моя коллега Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. До свидания.

К. Лаврентьева

— Всего вам доброго.

Иеромонах Кирилл

— Храни всех Господь и Пресвятая Богородица."

 

Слушать интервью на сайте Радио "Вера" >>>
 

(Источник: radiovera.ru)