Интервью с отцом Феодосием

Интервью с иереем Феодосием Амбарцумовым, руководителем координационного центра по работе с детьми, оставшимися без попечения родителей, Отдела по церковной благотворительности и социальному служению Санкт-Петербургской епархии, председателем правления Благотворительного фонда "Православная Детская миссия им. Преподобного Серафима Вырицкого".

- Отец Феодосий, как мне показалось, Детская миссия − это живой организм, у которого, конечно, есть руководители и специально обученные волонтеры,  но все-таки он развивается самостоятельно. Некоторые добровольцы из храмов “неофициально” находятся в числе сторонников фонда. Так только кажется или миссия действительно живой организм?

- Был период, когда мы “разрабатывали” детские дома. У нас было два учреждения, с которыми мы сотрудничали: один − Лопухинский детский дом, в Ломоносовском районе (его уже закрыли), а второй − Сиверский, в Гатчинском. И начиналось все это с семинаристов, студентов Духовной семинарии, где я преподавал в ту пору вместе с отцами-иеромонахами Кириллом и Мефодием. Заниматься сиротами было что-то вроде хобби, хотя хобби − плохое слово в данном контексте, но это было так. Мы тогда, около десяти лет назад, познакомились с межвузовской ассоциацией Покров. Она занималась в основном духовно-нравственным просвещением молодежи, но были и другие направления деятельности, например, работа с детьми-сиротами. “Покров” стал привозить в академию детей из Лопухинского детского дома, а мы занимались их встречей, организацией питания и досуга. Познакомившись с этими детьми, я и несколько моих друзей из числа студентов не смогли с ними расстаться, хотя они приезжали не часто, два-три раза в год. Мы стали с ними дружить, ездить чаще. Потом стали организовывать для них разные мероприятия − и так, потихонечку, это стало нашей жизнью. Да, именно живой организм. То есть, с одной стороны это было в рамках Покрова в одном детском доме, в Лопухинском, с другой − нас попросили приехать люди, которые знали Сиверский детский дом. Мы немного растерялись, подумав, что мы никого там не знаем, но позвонив директору, услышали: “Ой, где ж вы были раньше, приезжайте скорее”. Туда стали ездить семинаристы, и это стало началом такой организации. Студент духовной семинарии, академии был желанным гостем, они несли веру, добро, свет и нравственность, и это важно независимо от религиозных убеждений самих воспитателей и директоров.

Это и стало таким зерном. Позже выяснилось, что один из студентов академии сам посещал какой-то приют. Это было его личное дело, о котором мало кто знал. Возвращаюсь к себе в Белоруссию, он попросил нас не оставлять детей. С этого момента стало уже три учреждения. Затем стали приходить волонтеры, которые как-то узнавали о нашей деятельности − собиралась команда уже не только из семинаристов, а из друзей, студентов и обычных людей. Это была никем не санкционированная деятельность, только личное наше дело. Только мы определяли с кем работать, куда и в какой интенсивности ездить, сколько волонтеров привлекать и так далее. Так все и началось, в таком живом процессе, 

У нас было около двадцати учреждений, с которыми мы сотрудничали, и работать от духовной академии, учебного заведения, готовящего священников. странновато. Тогда и встал вопрос о том, что нужна какая-то регистрация. И тогда, в 2010 году мы создали благотворительный фонд “Православная Детская миссия им. Преподобного Серафима Вырицкого”, который сыграл свою роль. Вот так спонтанно детская миссия и зародилась, как незарегистрированное волонтерское движение, если говорить официальным языком. Точно так же и опекунское движение появилось. Не было программы, в которой бы мы хотели развивать приемные семьи. Мы просто стали забирать детей, причем с каждым опекуном, с каждым ребенком своя история. Спонтанно родился и центр “Умиление”. Была зарегистрирована организация, главной задачей которой было, содействие устройств детей-сирот в приемные семьи с акцентом на детей-инвалидов.

И конечно, это все тесно связано с самой церковью. Мы в каких-то учреждениях неразличимы: будь-то волонтеры фонда или священник со своими прихожанами. Для учреждений это все церковь, в конечном итоге. И поэтому кто-то официально является нашим волонтером, заключает с нами договор, но при этом всегда есть некий шлейф людей, которые приходят так, как приходили когда-то к нам в академию с вопросом: “А можно с вами?” И те, и другие могут прийти разово и уйти. Огромное количество таких случаев, когда человек думает, что он хочет помогать детям. У него в голове картина такая: несчастные сиротки, сидят и ждут помощи. Но приходя, все видят, что это не совсем так. Там подростки, например, или с дети, с которыми трудно найти общий язык. И тогда человек понимает, что ничего не может с ними сделать. И все.

 Есть стержневая линия − договоры между фондом и учреждением, исполнительный директор, волонтеры, основная часть которых имеет волонтерскую прописку( документ, подтверждающий право посещения). Но есть и другие линии. И что греха таить, мы сами, когда посещаем учреждения, берем с собой людей, которые интересуются. Бывает так, что у них завязываются дружеские связи с воспитателями, с завучами, а то и с директором. Получается такой человечный процесс, некая дружба. А кто-то может просто помогать, и это нормально. Всегда есть регулярная армия и некое народное ополчение, которое у нас выглядит так: может человек раз в месяц приехать с детьми повязать крестиком, и слава Богу.

То, что начинается и развивается из самой жизни, то долговечно, то плодотворно. Опыт показывает, что не всегда получается сделать то, что было решено путем долгих раздумий с вынесение решения. Когда из самой жизни выливается что-то, то, конечно, это будет жить. Миссия действительно живой организм, и в каких-то частях созревает что-то такое, о чем мы и не знаем.

- Государственные учреждения, в том числе и интернаты, достаточно закрытые места, в которые очень сложно попасть. Сталкивались ли Вы с этим?

- Безусловно, в учреждения трудно попасть, и в этом можно их понять. Сколько людей пытаются туда попасть непонятно зачем. Когда человек приходит от компании или фонда, а не просто с улицы, то возможностей больше, конечно. Но тоже не всегда, потому что организаций много − дети перегружены. Они словно на витрине: один посмотрел, второй посмотрел, третий поиграл, четвертый тоже. И это ненормально. Поэтому не надо смущаться, что трудно попасть в детский дом. Это должно быть так. Не может быть такого, чтобы ребенок, который пережил часто не один стресс, оказавшись в учреждении, становился легко доступным для большого количества людей. Тем более, что даже калейдоскоп меняющихся воспитателей, это уже что-то такое, чего нет в семье, когда у тебя есть папа, мама, бабушка, дедушка иногда, то есть свой ритм жизни. Когда ты попадаешь в учреждение, жизнь другая, психика другая, больше стресса, который самим ребенком как стресс не регистрируется, не понимается. Тем более, что ребенка переводят: из дома ребенка в детский дом, затем в интернат, потом из интернатов переводят, приходят другие люди, воспитатели. Если бы был свободный доступ в учреждения, то детям совсем было бы плохо. Конечно, говорят, что через это приемные родители могут найтись. Но здесь полного запрета нет, есть где-то перегибы. Если мы направляем волонтеров, которые действительно хотят не просто организовать свой досуг или приятно провести время, посмеяться, с детьми поиграть, а принести пользу детям, то все эти проблемы решаемы.

Мы всегда считали и считаем, что наша задача уникальна: соединить церковь и сиротские учреждения между собой. То есть нас как бы нет. Если нам удается это сделать − задача выполнена. Это роль посредника, мы открываем дверь в детский дом для того, чтобы туда мог прийти священник, а дети могли через эту дверь пройти в церковь. Это главная задача миссии. А если говорить светским языком, наша цель − духовно-нравственное воспитание детей, просвещение. На церковном языке − воцерковление.

- На практике кажется, что первейшая задача миссии − увидеть в ребенке личность и стать для него другом, помощником и, может быть, опекуном. То есть дать человеку человека?

- У меня лично произошла некая трансформация подхода к этому вопросу. Когда мы только начинали, мне казалось, что всех не заберешь. Сталкивались с полукритическими замечаниями, вроде: “Вы пытаетесь греть улицу”. Мы решили, что если всех не заберешь, то надо, насколько возможно, заложить такой мировоззренческий духовно-нравственный фундамент, чтобы ребенок не потерялся, чтобы у него был вектор жизни: Бог, церковь, вера. Научить хоть как-то молиться, участвовать в Таинствах и в каком-то смысле войти в церковный социум, который поддерживает даже самим фактом своего существования.

Но со временем сама жизнь нас переформатировала. Сначала мы не собирались никого забирать, но произошла история, которая стала переломной. Однажды в интернате нас встречает уже знакомая воспитательница и говорит: “Нам девочку привезли, которую никто никогда не заберет”. Эти слова как обухом по голове − так жалко стало. Мелькнула мысль, вроде озарения: а мы заберем. Отец Иоанн Миронов, в личности которого выразилось служение церкви детям- сиротам, сыграл свою роль, показав, как церковь должна принимать сирот.

Мысль оставалась мыслью, хотя мы стали забирать ее и возить к Отцу Иоанну на воскресную службу, без документов, просто написав прошение. Но в какой-то момент девочка попала в психиатрическую больницу. Отец Иоанн в одно из воскресений спросил, где она. Я объяснил, и случилось нечто невероятное: я редко видел, чтобы отец Иоанн так волновался. После службы он сказал: “Надо забирать!”

Как в ту пора забирать? Забрать ее из больницы не получалось, да и просто посещать надо было договариваться. В конце, когда заканчивался срок пребывания в больнице, мы просили врачей не «лечить» ее, потому что мы ее заберем в семью и она не будет к вам попадать. Пустой разговор получился: они привыкли к таким словам. По благословению отца Иоанна Миронова этот перелом и произошел.

И тогда стало ясно, что у нас есть два пути. Первый − теоретический. Мы приходим не просто как волонтеры, мы приходим как христиане, и как христиане, мы говорим о Христе, о самопожертвовании, о милосердии, о любви, в том числе и к врагам. Ребенок, который это воспринимает, ждет не только того, что ты будешь говорить, как сильно тебя любит Бог. Он может задать вопросы: где эта любовь, когда я нахожусь в детском доме с перспективой оказаться где-угодно, даже в психиатрической больнице, и где мама и папа неизвестно. И это любовь Божия ко мне? И нормальная реакция.

Осознание своего христианства − это опасная вещь, потому что ты должен не просто говорить о Христе, но показывать Его, чтобы ребенок почувствовал. Как можно донести до маленького человека Евангелие просто теоретически, как одно из философских учений, когда у большинства сердца кричат: “Заберите меня”. А часто дети так и говорят, ведь нет ничего драгоценнее, чем уйти из детского дома. Все наши дети, которых мы забрали, никогда бы не пожелали вернуться. Недавно мы встретили одного ребенка, который лежал с нашими в одной палате. Мы к нему стали привязываться, и он почувствовал, что какая-то тоненькая ниточка общения уже соединяет нас с ним, как он за нее ухватился. Ведь это шанс вылезти по этой ниточке из того мира, в котором он живет, в другой. Он даже не знает, как у вас там и что, но вся его душа стремится туда. Поэтому если ты христианин, ты должен ребенку не только рассказывать о Боге, но и помогать, по заповеди Божьей. А как помогать − это риторический вопрос.

Второй путь такой: безусловно, не каждый человек может быть опекуном. Некоторым вообще надо исключить возможность, потому что человек не готов, нет опыта воспитания, его самого еще нужно воспитывать в каких то вопросах. Мы сталкивались с тем, что человек боится ездить, боясь, что ребенок привяжется к нему. Но ребенок живет все-таки не в безвоздушном пространстве, а в обществе, и не в деревне, где десять жителей, среди которых трудно найти опекуна. Мы живем в Петербурге, более того, мы живем в церкви, посещаем храмы, где очень много прихожан, которые являются учениками Иисуса Христа. Если ты любишь ребенка, и это не просто эпизод в твоей жизни, вроде сходить в кино, съездить на дачу, посетить университет и детский дом заодно, то можешь попробовать. Но не обязательно себе забирать, можно поискать людей, ведь волонтеры привлекают волонтеров, а опекуны −опекунов.

В моей личной жизни был случай, когда я не мог забрать ребенка. Это было в Вырице, когда “Умиление” только создавалось, дом стоял свободный, не было еще там опекунов с детьми. Туда приехала группа детей из Мгинского интерната на каникулы, и среди них был ребенок, девочка, очень несчастная, лет семи. У нее с сердцем были большие проблемы − несколько операций позади. Они приехали на каникулы. Мы говорили о том, что девочку очень жалко, была уверенность в том, что сейчас самое время забрать ее из интерната. Разговаривая с координатором учреждения, которая очень любила эту девочку, я спросил, может ли она оформить опеку, а мы организуем здесь соответствующие условия, поддержку, вплоть до того, чтобы жить в этом доме с другими опекунами. Но у нее была сложная ситуация, и ответ был отрицательным. Отказ не должен стать для ребенка точкой в этом вопросе. Мы стали искать другого опекуна, исходя из христианского сознания.

Есть люди, которые хотят послужить Богу, в том числе помощью ребенку-инвалиду в воспитании и опеке. И сравнительно быстро нашелся человек, женщина, которая уже была в наших рядах волонтером и задумывалась об опекунстве, но не было какого-то конкретного ребенка, и она даже не видела эту девочку. Я перезвонил той женщине, координатору, чтобы уточнить данные девочки, чтобы можно было запускать процесс оформления опеки. Она попросила дать ей двадцать минут. По истечении этого времени она перезвонила и сказала: “Нет, я ее заберу”. Вот так.

Если бы мы смирились с первым отказом и опустили бы руки, говоря: “Будем молиться, чтобы когда-нибудь Господь нашел этому ребенку приемных родителей”. Но Антоний Сурожский говорил: “А ты-то где?” Молиться − хорошо, но если ты можешь что-то сделать, то давай сделаем все, что ты можешь. И молись о том уже, чтобы был успех. Но просто сидеть сложа руки нельзя, нужно двигать эти вопросы.

И я уверен, что далеко не все читатели оценят тот шаг, когда опекун берет ребенка, не видя его. Опыт показывает, что надо забирать, и мы работаем в этом направлении: ищем опекунов из числа православных христиан, прихожан наших храмов, в которых много людей, готовых действительно к служению милосердия. Когда человек берет крест свой, говоря Евангельскими терминами, и идет этим путем, он вдруг понимает, что это не крест, а воскресение. В его жизнь приходит такое содержание, о котором он и не знал. Бывали случаи когда люди и счастье обретали, вступали в брак тогда, когда об этом и думать забывали.

Через дарение неабстрактного счастья ребенку-сироте, особенно инвалиду-сироте, Господь входит в твою жизнь, и человек становится по-настоящему счастлив. Это не тайная тайна христианства, которая обращена к человеку не для того, чтобы просто сделать его последователем своего учения, а для того, чтобы вырастить сердце человека, его самого и то, что будет составлять его жизнь и содержание этой жизни. Может быть туманно так ответил, но начинали мы с того, что всех надо учить, а сейчас я понимаю, что всех надо забирать, и чем больше, тем лучше. Сколько сейчас волонтеров и полуволонтеров, друзей фонда, которые, видя, что у нас происходят, сами становятся опекунами и уже в свои семьи забирают детей. И это прекрасно, и, может быть, они бы никогда этого не сделали, если не было бы детской миссии.

- Иногда в интернаты приезжает несколько волонтерских организаций, и дети пресыщены вниманием. Существует неприятный термин “потребительское отношение”. Дети могут обращаться с просьбами постоянно, и некоторые волонтеры руководствуются принципом “Чем бы дитя не тешилось”, но более опытные считают, что не стоит потакать любыми капризам. Как быть?

- Ком неправильных мыслей, ком неправильных поступков приводит к такой деградации. Ребенок воспитывается потребителем? А если воспитатели все запрещают, мы видим другой результат? Они выходят альтруистами, готовыми на самопожертвование? И только надо вот волонтерам двум-трем сказать, чтобы не баловали, и все будет нормально. Это откуда все идет? От нормального детского сознания, когда есть мама и папа, у которых можно попросить что-то, и они тебе купят. Правильно? Всегда есть родители − ребенок живет в сознании спокойствия. Они могут сказать, что купят нам на Новый год, на Рождество, на Пасху, на День рождения, или могут просто купить. Родители не покупают своим детям подарки просто так в магазинах? Конечно, покупают, это часть родительства − реагировать на просьбы.

Детское попрошайничество − это плач о потерянном рае, модифицированное стремление хоть как-то найти ту часть жизни, которая у других есть, а у тебя нет. Конечно, они сами этого не осознают. Мы реагируем на их просьбы. Но думать, что то сплошь там циничное вымогательство, где ты используешься как объект, неправильно. Почему так получилось? Не общество ли наше виновато в том, что эти дети превращаются в вымогателей, находясь в таких условиях, когда их развитие, психическое и психологическое, испытывает такие повреждения, которые сказываются во многих аспектах жизни, в том числе и в этой. То есть бы положили мину, наступили на нее, и когда она взорвалась, мы удивляемся. Конечно, можно говорить, что я не алкоголик, не наркоман, я своих детей не сдаю в детдом, это другие сдают. Это логика нежизнеспособного общества, в нормальном обществе все по-другому.

- Может ли человек невоцерковленный присоединиться к миссии? Случается ли обратное просвещение?

- Конечно. Первым ядром были семинаристы, а люди из мира была невоцерковленными, вообще никакого отношения к церкви не имели. Приход в миссию − это приход в церковь. Большую роль сыграли отцы Мефодий и Кирилл. Это светильники, на свет которых слетались люди, и оставались раз- два пообщавшись. Многие волонтеры − духовные чада отцов.

Нам повезло: мы имеем возможность людей воцерковлять, не просто дав в руки Евангелие, а познакомив с духовниками детской миссии в поселке Вырица, которые служат регулярно, исповедуют и каждый человек может к ним прийти, если есть вопрос, задать его, есть проблема, рассказать о ней и, возможно, получить решение. Но самое главное, как для ребенка найти хорошего опекуна, так для человека воцерковляющегося найти хорошего духовника. Это очень здорово, когда за твоей душой следят не формально. Это общая такая проблема, когда люди, ходящие в церковь и формально являющиеся православными христианами, не знают многого. И когда их начинаешь спрашивать, понимаешь, что ему самому надо воцерковляться еще.

- Человек стал ездить в интернат, процесс вдумчивого воцерковления запущен − жизнь стала меняться. Близкие люди реагируют по-разному: кто-то боиться, что ты заберешь себе ребенка, кто-то − что уйдешь в монастырь. Друзья думают, что ты как-то не так проводишь время в такие лета. Как успокоить?

- Это в большей степени касается молодых волонтеров, которые в сознании родителей сами еще дети, за которыми нужно внимательно смотреть, не натворили бы чего. Вернемся к тому, как Христа апостолы узнавали: “Приди и виждь!” − говорит Спаситель, то есть приди и посмотри на то, чего ты боишься.

Нас сектой называли в свое время. Нужно прийти и посмотреть, что это за «секта», поговорить с руководителями, с духовниками, спросить и принять решение, которые может быть и отрицательным. Тут нет стопроцентной гарантии. Были волонтеры, чьи родители говорили, что могут понять, когда забирают бездомную собаку, но детей бывших алкоголиков − этого нельзя понять. У нас были потрясающие случаи: наша волонтер хотела забрать ребенка-инвалида в свою семью, а ее родственник построил забор во дворе их общего дома, чтобы отделиться от будущей опекунской семьи.

Это можно сравнить с отношением к инвалидам и детям-инвалидам. Если на обычную городскую площадку выйдет больной ребенок, то встретит он не всегда хорошую реакцию. Все дело в состоянии общества. В социальном отношении наше общество недостаточно воспитанное: бессознательная привычка, что есть гетто, где люди без рук, без ног, слепые, сумасшедшие, и они там, далеко. И если они прорываются в общественную жизнь, или, не дай Бог, еще дальше, в личную твою жизнь, со всеми проблемами, бедами, то все разрушится. Ведь это противоречит общепринятому представлению о счастье. Исправить это может работа долгая, системная, кропотливая с каждым человеком и конкретной ситуацией. 

Где-то действительно стоит умерить свою волонтерскую активность, по крайней мере, внешним образом ее не проявлять. Всегда должен быть диалог, потому что хорошее дело не должно разваливать собственную семью. Учитывая слабость человека, отец Иоанн Миронов долго время не благословлял брать детей. Знал, что не справятся, появятся конфликты, развалится семья, муж с женой разойдутся, дети не поймут и т.д.

Есть благочестие, а есть святость. Благочестие − выполнение правил, соблюдение постов, посещение Богослужений. Святость − это другое. Ф.М. Достоевский говорил, что христианство для героев и гениев духа. Когда ты делаешь какой-то поступок, который переворачивает представлению обычных людей о нормах жизни, например, забираешь в свою семьи слепого или немого ребенка навсегда, ты шокируешь. Где-то именно так и нужно поступить, а где-то лучше подождать. Для людей верующих эта проблема решается достаточно просто: есть духовник, к которому нужно бежать, как к лечащему врачу. Он может сказать, что не надо посещать детский дом, пока все не успокоятся, ради того, чтобы ездить потом нормально. Ум тоже нужно тут подключать. Когда сомневающиеся или находящееся в эмоциональном состоянии родители некоторых наших волонтеров знакомились с отцами Мефодием и Кириллом, всегда был хороший результат.

- Значит, важно найти духовника, который тебя поддерживает и имеет дело с благотворительностью? Иногда советуют сначала устроить свою жизнь.

- Любой священник обязан по долгу своего служения иметь отношение к благотворительности. Если священник к благотворительности отношения не имеет, это нонсенс. В Евангелии мы читаем: накормил ты голодного, напоил ли ты жаждущего, посетил ли ты больного, находящегося в темнице. Это кто говорит? Иисус Христос. Должны мы это делать или нет? Даже чисто теоретически? Устройством своей жизни мы занимаемся двадцать четыре часа в сутки и благотворительность отнимет очень много времени и все разрушит? Опыт говорит, что наоборот. Во-первых, в благотворительной среде собрано много хороших людей, это немаловажно, есть даже некоторая гарантия качества. Второй момент: мы же понимаем, что эгоизм − одно из кардинальных повреждений нашей человеческой природы, поэтому хотя бы в малой части нашей жизни должно быть что-то связанное с противодействием собственному эгоизму. Этот порок − несчастье, человек становится одиноким, замкнутым в себе, и он сам от этого страдает. И если ты разрываешь этот круг, твоя жизнь становится богаче, благодаря общению с людьми несчастными. Я не видел волонтеров, которые, делая добрые дела, искалечили свою жизнь. В таких неправильных позициях проявляется незрелость нашего общества. Нормально заниматься социальной деятельностью, нормально заниматься благотворительностью, и не только для христианина, но и вообще для человека полноценного, это нормально. Вот и все.

- Иногда волонтерам сложно говорить о Христе и добродетели в условиях интерната, когда дети отвлекаются, порой ругаются друг с другом. На что необходимо делать упор: на чтении и толковании первоисточника, Евангелия, или все же доносить основы морали?

- Это как два крыла, какое крыло у птицы важнее, правое или левое, оба нужны, не полетит без них. Представление о том, что дети не могут воспринимать Евангелие в том виде, в котором оно написано, не совсем верное. Дети многое понимают и взрослым порой рассказывают. В первую очередь необходимо установить контакт с ребенком. Это не лекция, где ты на кафедре, а там в аудитории шум где-то. Задача слышать друг друга, именно этих конкретных детей. Надо уделить внимание, чтобы они были готовы слушать. Недавно одного парня взяли под опеку, он в невменяемом состоянии был, о чем-то говорить было просто невозможно. Посидеть, перекусить нормально, чтобы не раскидывалось все, это уже здорово было. Прошел месяц, полтора, мы с ним прекрасно поговорили о вере, о церкви, о Боге, обо всем. Причем говорил он по большей части.

Здесь нет каких-то технологий, в каждой ситуации ты чувствуешь душу человека и ищешь к нему подход. Где-то нужно строго сказать, потому что это хулиганство, которое нужно пресекать. Но прежде, чем какие-то багажи знания вести куда-то, нужно дорогу построить, а она строится долго. И кажется, что ничего не происходит, что ничего не делается, никаких знаний не поставляется в голову и сердце ребенка. Нет, нет, ты делаешь очень важное дело, ты соединяешь его с собой. А для него ты являешься очень многим, вплоть до некого представителя Бога на земле, потому что ты об этом Боге рассказываешь, и ты должен смотреть, что все, что делаешь, что говоришь соответствовало, во-первых, правде этого учения, а во-вторых, ожиданиям этого ребенка.

- Когда мы находимся в храме с детьми, люди реагируют на изменение привычной молитвенной обстановки по-разному. Можно ли в храме, несмотря на особенно благоговейные и страшные моменты, забывать о себе, своей душе, если можно так сказать, для ребенка?

- Я вам расскажу историю из жизни Антония Сурожского: во время богослужения пришла женщина с ребенком, который громко кричал. Ему стали делать замечания, и они ушли. Митрополит Антоний вышел на проповедь и сказал, что “сейчас произошел такой случай, пришла женщина с ребенком и из-за ваших замечаний она ушла. Видеть вас не могу. Молитесь, чтобы она ушла не насовсем”. Повернулся и ушел. Вот отношение человека, который понимает задачу церкви.

Все что происходит в храме в каком смысле происходит ради ребенка, который крутится и разговаривает, а не ради тех благочестивых мужей и женщин, которые стоят как свечи. Настоящее христианство никогда не оттолкнет ребенка, как бы он себя ни вел. Тот же Антоний Сурожский говорил об иконе, которая в грязи забрызгана. Ты ведь не скажешь: “Унесите ее срочно из моего дома, я не хочу, чтобы это неблагообразие здесь было. Ты аккуратно, с любовью, надевая специальную одежду, подготовишься, почитаешь книги, начнешь ее внимательно и осторожно пинцетиком очищать. А если возьмешь топор и начнешь соскребать или вообще выкинешь, то какой ты христианин после этого. Если ты так делаешь по отношению к неодушевленной иконе, то как нужно относиться к ребенку. Ты должен почитать, поговорить с опытными людьми, надеть соответствующую одежду, неслучайно одежда − это Евангельский образ. Это, к сожалению, очень большая проблема. Скажу как есть: отвратительным бывает поведение людей в храме к детям-сиротам. И об этом надо говорить и писать! Пусть читают и проверяют, не было ли у них такого. У нас было много таких вопиющих случаев. Мы удивляемся тому, как обращаются с детьми в учреждениях или в больницах или еще где-то. А если это происходит в храме? Прошу прощения, мы боремся с абортами, но в духовном плане, вот он, нарождающийся ребенок, и мы его можем отсечь, да. Совершить некий духовный аборт, просто выкинуть его, и он не родится в церковную жизнь. А делаем это мы сами. И в голову никому не придет, что ты, защищая Бога и торжество богослужения, благочестия и благоговения, совершаешь преступление.  

- Сейчас много детей выпускается из интернатов, но они совершенно не приспособлены к самостоятельной жизни. Как им дальше быть? Как миссия заботится о выпускниках?

- По большей части они ничего не умеют делать, жить не могут. Конечно, есть постинтернатное государственное сопровождение, но это не всегда работает. Нужен человек, как расслабленному. Когда нет человека и все эти части, нормальные части, продуманные для ребенка государством, но не собранные воедино, рассыпаются. Большое финансирование детских домов, а результат такой печальный. Потому что должен быть человек. Ведь в нормальных семьях в восемнадцать лет никто детей не бросает. Не говорят, вот тебе домик, велосипед, вот тебе на карточку двадцать тысяч, ключи и все, счастливого пути! На день рождения приедем тебя поздравлять. Так же не бывает. Правда?

Здесь задача точно такого же опекунства, как и над детьми. Формы другие, суть та же. Без человека ничего не получается. Нужно вводить в жизнь, и первые шаги, очень медленные, делать вместе до тех пор, пока ты не понимаешь, что человек идет сам.

Беседовала Виктория Кравцова, волонтер Мгинского интрената для слабовидящих детей